La paroisse des 3 Ss Hiщrarques et l'Icєne

Важность церковных канонов

Святая Троица Но все это, по сути своей, было невозможно вне строгих догматических канонов, чьим прямым, или « соборным », выражением является подлинная икона. Книга Успенского, Богословие иконы составленная из его статей разного времени, есть результат этого углубления и нового открытия, сделанного членами Братства. Но чтобы догматическая строгость могла приносить плоды, она должна зиждиться на любви, то есть прежде всего на церковном общении. Именно здесь выражается необходимость соблюдения канонов, столь важных для членов Братства.

« Чудо соборности, — пишет В. Лосский, — раскрывает в самой жизни Церкви устройство жизни, присущее Святой Троице. Догмат Троицы, „соборной” по самой своей сути, есть модель, „канон” всех церковных канонов, фундамент всякого церковного домостроительства » . « Церковные каноны не суть магические формулы, чье применение и слепое соблюдение было бы достаточным для создания церковного единства. Они отмечают границу, за пределами которой единство церковного послушания рушится, предел этого единства, исключающего любую „собственную волю”, по образу Святой Троицы, где существует лишь одна Воля. Или, скорее, поскольку речь идет о Церкви, Теле Христовом, — нерушимое единство двух воль: „Стало угодно Духу Святому и нам” [Деян. XV, 28]. Пока соблюдаются каноны, независимость Церкви, ее свобода перед лицом мира, ее автономия остаются нетронутыми: Церковь продолжает быть непоколебимой, непобедимой в ходе веков своей истории, вопреки преследованиям. […] Но там, где начинается пренебрежение к канонам, чувство независимости Церкви ослабевает. Ее жизнь начинает смешиваться с жизнью внешнего мира. […] Осуществляя свою каноническую власть, иерархия должна всегда преследовать двойную цель: защиту свободы Церкви перед лицом мира, с одной стороны, домостроительство в отношении мира во имя его спасения, с другой » . Таким образом, мы видим, что образ Святой Троицы, охраняемый церковными канонами, состоит не в идентичности триипостасной структуры, но в идентичности « жизни », « единства послушания », то есть в идентичности связи, соединяющей личности между собою, общение в любви, соответствующей в Божественной сущности единству природы, как в самой Церкви , так и перед лицом мира. Потеря этой связи ведет к тому, что жизнь Церкви « сливается с жизнью мира », а ведь жизнь мира есть жизнь во грехе, страстях, разделении, смерти. Что же касается структуры Церкви, то она ясно описана святым Апостолом Павлом, как структура человеческого тела, с различными его членами, где головой является Христос, или же как здание, составленное из живых камней, в котором краеугольный камень есть Христос.

Отец Григорий с большой силой описывает это единство Церкви : « Единство, составляющее природу Церкви [курсив наш], является тем драгоценным неповрежденным сосудом, который хранит святость Церкви. […] Как влага может наполнить только нерасколотый сосуд, так и святость может в полноте быть лишь там, где не повреждено единство […] Всякая ересь и всякий церковный раскол есть разорение образа Святой Троицы, образа, в котором рождается и живет нерасторжимое единство Церкви. […] Сила церковного единства не в стихийном однообразии, но в многосоставном согласии и рождено нерасторжимым согласием [лиц] Святой Троицы. […] И только в свете Святой Троицы может быть понято единство Церкви. […] Апостольское преемство, данное Спасителем по Воскресении, получило окончательное подтверждение в празднике Сошествия Духа Святого и исполнилось действенной славой и полнотою духовного действия [курсив наш].

« Начало иерархии, вверенное апостолам, засияло в Пятидесятнице вечной чистотой [курсив наш], и эта власть апостолов получила преемство возложением рук апостольских и преемственно епископских рук, передается, хранится и действует в Церкви как некоторое непрерывное движение, как неиссякаемый живой поток. »

Дух родства

Пятидесятница Такое отношение соблюдения канонов подразумевает, в духовном плане, такое же уважительное отношение к родству. Говорить, что та или иная поместная Церковь черпает свою каноничность во вселенской Церкви, а не наследует ее от другой поместной Церкви, влечет за собой отказ от духовного родства, что смертоносно, как церковно, так и лично. Это родство необходимо для зачатия, рождения и созревания духовного существа; оно необходимо для нового рождения свыше. Церковная традиция означает « передачу » дара Святого Духа; и эта передача, как и все, что исходит в Церкви от Трехличностного Божества, может быть только личным, может реализовываться и передаваться от одной личности к другой, в единстве послушания, которое вытекает из любви. Традиция есть предание Отцов, наших Отцов, тех, кто отверз нам духовные очи.

Родство с матерью-Церковью личностно, ипостасно, оно не является ни культурным, ни лингвистическим. Недостаточно говорить на одном языке и петь одни и те же песнопения, если с другой стороны произошел разрыв общения с теми, кто передавал нам Дар Духа Святого. Но было бы безумием для начала, стремиться отвергать, по крайней мере те формы, через которые мы получили « свет Жизни » и которые являются также и культурными, и языковыми. В церковной жизни все происходит так же, как и в человеческой. Апостол Павел говорит: « Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов: я родил вас во Христе Иисусе благовествованием. Посему умоляю вас: подражайте мне как я Христу » (I Кор., IV, 15-16). Поэтому неизбежно, что такое « подражание » одновременно должно сопровождаться приятием культурных форм, присущих учению и личности наших учителей.
В том же смысле невозможно, чтобы вселенская Церковь, понимаемая как некая абстракция (т. е. отличная от какой-то одной или ото всех поместных Церквей, или же понимаемая как их совокупность , по образцу римского универсализма), порождала новую поместную Церковь, и это не должна быть « какая угодно поместная Церковь » : но поместная матерь Церковь, вселенская, потому что соборная, порождая дочернюю поместную Церковь, дает ей вселенскость и соборность.

То же самое происходит в иконописи: специфически местная икона может родиться лишь при отказе от каких-то личностных свойств, в том числе и культурных, от учителей, которые передали нам, благодаря этому отказу вселенскую иконность, то есть отверзли наши духовные очи. Личность каждого из них состоит из того, чем были его учителя, также как и из его собственной национальности. Именно, через углубление этой конкретной иконности, подлинность духовной жизни должна породить новую местную иконность, исходя из свойств, составляющих личность каждого: из его национальности, культуры, опыта; новый стиль создастся сам по себе, вне каких-либо обдуманных разработок и поисков. Единственной заботой остаются духовный аскетизм и требование иконности: « Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все [что есть, что пить, во что одеваться] приложится вам. » (Мф, VI, 33). « Мы говорим, что истинное ничего не боится; и мы можем также сказать другое: истинное возникает без усилия. […] Матерь Божия носит без усилия. […] без усилия родила она Бога, через „действие Духа Святого, нисходящего на Нее”. Истинные вещи рождаются без усилия [курсив наш]. Как говорит в Евангелии Господь: „ Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них.”[Лк, XII, 27] » .
Таким образом, следует избегать того или другого иконописного стиля, основываясь на вкусах, « моде » или национальности, с чувством чего-то обязательного. Искусственно следовать какому-то стилю — это одно из частых в наши дни искушений, вызванное распространением фотографических репродукций, это проявление непослушания, а следовательно, отказ от родства, и это очень опасно: это является препятствием к воскресению, которое следует за смертью в послушании. И без этого не может быть ни нового рождения, ни нового человека, ни нового творения.

Исихастское основание

Вознесение Церковное и духовное родство обеспечивает плодородное художест-венное творчество и молитвенную силу — разумеется, только в той мере, в коей они являются человеческой и божественной деятельностью, то есть, если они предполагают сотрудничество между Богом и человеком. Если же этот обмен жизненной энергией прерывается, больше не может быть ни молитвы, ни творчества. Остается лишь смиренно принимать отсутствие свободы выбора того, кто породил нас в Духе, доверяя Промыслу, — что и произошло для митрополита Антония, когда он встретил отца Афанасия, как рассказывалось выше.

Плодом такого течения жизни является молитва, которая не развивается вне исихазма, так как исихазм — совершенство духовной жизни. Это исихия, которую Исаак Сирин тоже называет « соборной » или « католической », потому что она содержит всего Христа и соединяет того, кто молится со всеми людьми. « Икона, например икона Святой Троицы, написанная святым Андреем Рублевым, то есть сама икона исихии, это свидетельство обожения человека, полноты духовной жизни, общение через образ с тем, что может представлять из себя молящийся человек, освященный благодатью. Это в каком-то смысле живопись с натуры, но с натуры обновленной при помощи символов. Она есть путь и средство; она есть сама молитва. Отсюда величие иконы, ее простота, ее покой в движении, ритм ее линий и красок, которые вытекают из совершенной внутренней гармонии » .

Отец Афанасий (Нечаев), который в течение двенадцати лет, духовно окормлял общину монахов и прихожан Трехсвятительского подворья именно и являлся такой иконой. Регулярно организовывались там монашеские собрания, и все монахи и послушники присутствовали на них для того, чтобы углубить свои знания. Будущий митрополит Антоний однажды там делал сообщение о святом Ниле Сорском. Отец Афанасий никогда не бывал на этих собраниях. Митрополит Антоний как-то спросил его, почему. Он ответил: « Невозможно говорить о монашестве, им нужно жить ». В 1943 году, уже больной, он написал записку митрополиту: « Я только что пережил опыт созерцательного молчания. Теперь я могу умереть ». И через три дня он умер .

Он был духовным отцом не только митрополита Антония, но также архимандрита Сергия (Шевича), который тоже стал монахом, после его смерти в 1943 году, и был духовником отца Григория Круга. Все они были людьми молчания и молитвы, они были исихастами. В экзархате всегда поддерживали монашескую основу церковной жизни, укорененную в духовной традиции Валаамского монастыря. Действительно, через несколько лет, последовавших за смертью отца Сергия, в 1987 году было основано три монастыря, которые в свою очередь стали придерживаться традиции исихазма и непрерывной молитвы. Но, с другой стороны, либо на том же месте, либо, гораздо позже, в доме Николая Бердяева [в Кламаре, под Парижем] небольшая монастырская община всегда была в тесном родстве с церковью Трех Святителей.

Отец Андрей (Сергеенко) в 1934 году приобрел землю в долине Шеврез [недалеко от Парижа], где он построил церковь и домик, все это он завещал отцу Сергию (Шевичу), когда решил вернуться в Россию в 1945 году, и там с 1948 года проживал отец Григорий (Круг), после принятия пострига.
В 1935 году, из-за крайней бедности общины, которая даже не могла прокормить священников, было решено основать два других прихода, чтобы попытаться привлечь как можно большее число прихожан и улучшить общую ситуацию. Так, отец Александр (Светозаров) основал приход Святой Троицы в Ванве, под Парижем, в тупике Александра. Там отец Григорий уже писал иконы, такие, как например большая икона Троицы; позже приход был перемещен на улицу Микеланджело.

В 1936 г. отец Михаил Бельский основал приход Божьей Матери всех скорбящих радости и Святой Женевьевы, на улице Монтань-сен-Женевьев, в пятом районе Парижа. Из прихожан Трехсвятительского храма самые верные были распределены между двумя новыми приходами. Будущий отец Сергий был направлен в приход Ванва, а будущий митрополит Антоний (тогда врач Андрей Блюм) отправился к отцу Михаилу Бельскому в приход на Монтань-сен-Женевьев. Этот приход, « самый бедный в Париже » , имел среди своих прихожан художника Миллиоти, композитора церковной музыки Максима Ковалевского, Лосских и, гораздо позднее, Зиминых. Приход был задуман его основателями как храм Братства и должен был продолжать миссионерскую деятельность Братства. Там служили по двум обрядам, по восточному на церковнославянском языке, и по западному на французском. Но для этого были нужны два священника, а французов было мало. Постепенно остался только восточный обряд. С 1953 г. стали служить только на французском языке. « Отец Михаил Бельский, — пишет Е. Ковалевский, — в чьем приходе появилось несколько французов (после ухода отца Льва Жилле в 1983 г.), в известной мере продолжал развитие дела французского Православия, но подавляющее большинство его прихожан были русские » . Именно здесь митрополит Антоний был тайно (потому что он тогда был хирургом французской армии) пострижен в монашество отцом Афанасием (Нечаевым), в присутствии отца Сергия.