La paroisse des 3 Ss Hiщrarques et l'Icєne

Основание прихода Трех Святителей

Третьего января 1931 года епархиальная администрация Западной Европы (митрополит Евлогий) получила указ от московского Патриархата о том, что Братство святого Фотия и вся его деятельность переходят отныне в ведомство Москвы, и 6 января поступил указ, запрещавший митрополита Евлогия и назначавший, на его место, митрополита Елевферия экзархом Западной Европы. Французский приход и отец Лев Жилле остались с митрополитом Евлогием, а Братство святого Фотия отошло на время от проблем западного Православия. Его членам пришлось полностью посвятить себя восстановлению канонической патриаршей Церкви в Париже. Во время Великого Поста 1931 года митрополит Елевферий многократно приезжал в Париж и служил на частной квартире. Потом нашлось помещение в доме № 5 по улице Петель, которое было освящено в том же году, на Пасху.

Маленькая группа, начавшая свою деятельность с июня 1930 года, быстро пополнилась многочи-сленными верующими : Преосвящен-ный Вениамин (Федченков), архимандрит Афанасий (Нечаев), протоиерей Дмитрий Соболев, иеромонах Стефан (Светозаров), иреи Стефан Стефановский, Василий ЗаканевиЧ, иеродьякон Серафим (Родионов, будущий епископ), Всеволод Палашковский (ставший священником гораздо позже), дьяконы Евфимий и Николай Шепелевские. Из мирян были, как сказано выше, среди первых Владимир Николаевич Лосский, Мария Александровна Каллаш, Владимир Николаевич Ильин, Михаид Бельский; были и Кирилл Шевич (будущий архимандрит Сергий) и Андрей Блюм (будущий митрополит Антоний).

Mgr Benjamin (Fedtchenkov) Предоставим слово митрополиту Антонию : « У нас не было никаких иллюзий. Мы знали, что будучи как в плену, Патриарх не был свободен делать или говорить то, что хочет, но в той ситуации, о сложности и тяжести которой мы даже и не подозревали, он оставался верен своей вере » . « Разделение с патриаршей Церковью нам казалось предательством, будто мученики были нами отвергнуты. Епископу Вениамину, бывшему ранее помощником митропо-лита Евлогия и в прошлом главному полковому священнику Белой Армии, однажды задали такой вопрос: „Как вы, белогвардеец, можете принадлежать к красной Церкви ?”, и он ответил : „Прежде всего, Церковь не может быть красной ! А потом, даже если бы моя мать стала вдруг проституткой, то я бы от нее не отказался — а ведь русская Церковь стала не проституткой, а мученицей !” »

Pшre Athanase (Netchaяev) « Что же касается меня, — продолжал митрополит, — то уже первое мое впечатление стало решающим. Дело было в 1931 году. Тот период мне напоминает слова одного старого румынского пастуха : „Прошли времена, когда священники у нас были деревянными, а чаши — золотыми. Сейчас время деревянных чаш и золотых священников !” Я тогда просто пришел посмотреть. Но пришел поздно, когда служба уже кончилась. Церковь находи-лась в темном подвале, освещена была лишь огоньками лампад. Впереди я увидел медленно поднимавшегося по ступенькам незнакомого монаха, который был в состоянии полной сосредоточенности и ясного покоя. Я сказал ему : „Я не знаю, кто вы, но я хочу, чтобы вы стали моим духовником.” Это был отец Афанасий (Нечаев). И до своей безвременной кончины в 1943 году, он оставался моим духовным отцом.

« Отец Афанасий был валаамским монахом. Он происходил из благочестивой семьи. Учился в семинарии и вынес оттуда отвращение к богословию. Он стал железнодорожным рабочим. Придя к вере через баптистов, он решил получше узнать свое собственное вероисповедание и, для этого, отправился на остров Валаам. Там он встретил старика, бывшего монастырским работником в течение пяти лет и потерявшем ногу на этой работе. Он одиноко жил где-то на территории монастыря и никогда не принимал пострига. Молодой человек спросил его : „Почему вы так и не стали до сих пор монахом, хотя уже так давно живете в монастыре ?” Старик ответил : „Это потому, что я еще не научился плакать о страданиях всего мира”. В своих мемуарах о. Афанасий пишет : « В тот момент я все понял ! » То, что мешало этому старику стать монахом, помогло отцу Афанасию им сделаться. Когда, в 1924 году, был основан Институт Святого Сергия , монастырь отправил его в Париж изучать богословие. В момент раскола, он присоединяется к маленькой группе людей, остававшихся верными патриар-шей Церкви. Он стал первым настоятелем прихода » . « Это был замечательный человек, абсолютной простоты, — продолжает митрополит, — он жил очень бедно. Однажды я получил письмо от одной дамы из России, которая знала его еще совсем молодым. Это было самое начало правления большевиков, когда бедствовали и голодали все. Как-то раз отец Афанасий пришел к ней в дом, с человеком, который был еще беднее их, и сказал : „Вот, я привел вам бедняка, накормите его !” Эта дама жила со своей дочерью, и у них, чтобы выжить, едва хватало еды на двоих. Она проговорила в смущении : „Но ведь у нас есть только малюсенький кусочек хлеба !” „Прекрасно, — ответил монах. — Тогда мы сможем его разделить !” » . Лидия Александровна Успенская со своей стороны рассказывала, что отец Афанасий, в ту пору настоятель церкви на улице Петель, не колеблясь, как и Преосвященный Вениамин, пускал в свою постель клошаров (бездомных) с улицы, а сам ложился на пол. Он часто брал деньги взаймы, и кредиторы после его смерти надеялись получить свое, но не нашли у него ни сантима, потому что он брал в долг с единственной целью — помочь кому-нибудь, как святой Иоанн Милосердный.

Старая церковь Тот же дух евангельской простоты вдохновлял и других основателей прихода. Такие люди были необходимы для того, чтобы выжить в такой ситуации — все были « неслыханно бедны ». В помещении, прилежавшем к церкви, вне части, предназначенной для клира, проживало несколько монахов, и в ту пору церковь носила имя Подворья Трех Святителей. Эмигранты, как правило, были бедны, а эта маленькая группка людей была еще беднее. Церковь находилась в подвале, раньше там была маленькая фабрика велосипедов. « Иконостас был из легкой древесины, — рассказывает митрополит Антоний, — а иконы — бумажные. Подворье жило исключительно за счет того, что люди оставляли поесть и за счет грошовых сборов, во время богослужений. У входа в церковь стояла картонная коробка, куда прихожане клали остатки своей еды. Однажды я обнаружил епископа Вениамина в коридоре церкви: он лежал, завернувшись в мантию, на самом полу. „Но что вы тут делаете, преосвященный ?” — спросил я его. Епископ ответил : „А что мне делать ? Один клошар спит на моей кушетке, другой — на моем матрасе, а третий — на коврике. Для меня не нашлось места, потому-то я здесь !” »

Подготовка церкви к освящению потребовала большого труда. Каждый приносил что он сумел достать или что-нибудь из дома. Кто-то даже принес фотографию Шаляпина в роли Бориса Годунова. Начались бесконечные споры по поводу того, что можно поставить в церкви, а что нельзя, достаточно ли молитвы для того, чтобы изображение стало иконой. Отец Афанасий, который жил рядом с церковью, тогда исчезал и появлялся снова, когда ссора была уже закончена. Нужно было, во что бы то ни стало, найти настоящую икону, без которой невозможно служить. У одного антиквара нашли большую икону Иверской Божьей Матери, которая до сих пор освящает церковь своим присутствием, но она стоила целое состояние. Одна прихожанка, Надежда Соболева , продала свои изумруды, икона поступила в церковь , и на Пасху состоялась настоящая служба.

Церковь, в соответствии с уставом Братства святого Фотия, имела двойное посвящение — она была посвящена трем Святым Иерархам, в знак верности вселенскому Православию, и одновременно — святому Тихону Задонскому, чтобы подчеркнуть, что эта верность проявляется в лоне русской Церкви. В ней было два алтаря, соответственно двум посвящениям, но также и для того, чтобы можно было служить по двум обрядам — по западному и восточному. Эти богослужения возобновились, что, однако, было канонически неверно, так как в одной церкви может служиться лишь одна литургия — но осознание этого пришло позднее, когда церковь уже располагалась в новом здании, построенном в 1958 году на прежнем месте .

В то время регентом хора был Серафим Родионов, замечательный музыкант, прекрасно знавший церковную музыкальную традицию.

Войдя в эту церковь (вероятно, в конце 1931 года) и услышав песнопения, Леонид Александрович Успенский окончательно решил обратиться в Православие, и в церкви его принял отец Афанасий. « Однажды, по случайности, — рассказывает Успенский, — мне было совершенно все равно, я вовсе не был верующим, — я вошел в церковь на улице Петель, просто так зашел. Там был очень хороший хор (это было задолго до войны), и хор пел старинные песнопения; в уголке; прямо передо мной, находилась икона, девятнадцатого века, но написанная традиционно. И вот я слушаю пение, я смотрю на икону, и я потрясен, весь, целиком. Я вижу совершенно ту же структуру, те же фразы, те же линии; это меня ужасно поразило, вызвало настоящий трепет » .